Неточные совпадения
Что
тут, под этой липою,
Жена моя призналась мне,
Что тяжела она
Гаврюшей, нашим первенцем,
И спрятала на грудь мою
Как вишня покрасневшее
Прелестное
лицо?..
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были
тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в
лице его погряз и весь Глупов.
Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать,
тут встали
лицом к
лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной своей независимости от первого.
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва знакомые и близкие люди. Ни одного не было сердитого и озабоченного
лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни.
Тут был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и старый князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.
Когда старик опять встал, помолился и лег
тут же под кустом, положив себе под изголовье травы, Левин сделал то же и, несмотря на липких, упорных на солнце мух и козявок, щекотавших его потное
лицо и тело, заснул тотчас же и проснулся, только когда солнце зашло на другую сторону куста и стало доставать его.
«Ах да!» Он опустил голову, и красивое
лицо его приняло тоскливое выражение. «Пойти или не пойти?» говорил он себе. И внутренний голос говорил ему, что ходить не надобно, что кроме фальши
тут ничего быть не может, что поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
Он молча вышел из двери и
тут же столкнулся с Марьей Николаевной, узнавшей о его приезде и не смевшей войти к нему. Она была точно такая же, какою он видел ее в Москве; то же шерстяное платье и голые руки и шея и то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое
лицо.
И
тут он вспомнил вдруг, как и почему он спит не в спальне жены, а в кабинете; улыбка исчезла с его
лица, он сморщил лоб.
Варенька казалась совершенно равнодушною к тому, что
тут были незнакомые ей
лица, и тотчас же подошла к фортепьяно. Она не умела себе акомпанировать, но прекрасно читала ноты голосом. Кити, хорошо игравшая, акомпанировала ей.
— Вот он, — сказал старый князь, указывая на Левина, — он
тут главное
лицо.
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы
тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не знают, кто таков на самом деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного
лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое… да кто же он в самом деле такой?
—
Тут Чичиков, прищуря глаз, выразил в
лице своем, как подмазываются судейские.
Но замечательно, что в словах его была все какая-то нетвердость, как будто бы
тут же сказал он сам себе: «Эх, брат, врешь ты, да еще и сильно!» Он даже не взглянул на Собакевича и Манилова из боязни встретить что-нибудь на их
лицах.
Бывшие ученики его, умники и остряки, в которых ему мерещилась беспрестанно непокорность и заносчивое поведение, узнавши об жалком его положении, собрали
тут же для него деньги, продав даже многое нужное; один только Павлуша Чичиков отговорился неимением и дал какой-то пятак серебра, который
тут же товарищи ему бросили, сказавши: «Эх ты, жила!» Закрыл
лицо руками бедный учитель, когда услышал о таком поступке бывших учеников своих; слезы градом полились из погасавших очей, как у бессильного дитяти.
Он стал отыскивать в нем бездну недостатков и возненавидел его за то, будто бы он выражал в
лице своем чересчур много сахару, когда говорил с высшими, и
тут же, оборотившись к низшему, становился весь уксус.
— Как, губернатор разбойник? — сказал Чичиков и совершенно не мог понять, как губернатор мог попасть в разбойники. — Признаюсь, этого я бы никак не подумал, — продолжал он. — Но позвольте, однако же, заметить: поступки его совершенно не такие, напротив, скорее даже мягкости в нем много. —
Тут он привел в доказательство даже кошельки, вышитые его собственными руками, и отозвался с похвалою об ласковом выражении
лица его.
«Я бы ему простил, — говорил Тентетников, — если бы эта перемена происходила не так скоро в его
лице; но как
тут же, при моих глазах, и сахар и уксус в одно и то же время!» С этих пор он стал замечать всякий шаг.
Тут же вскочил он с постели, не посмотрел даже на свое
лицо, которое любил искренно и в котором, как кажется, привлекательнее всего находил подбородок, ибо весьма часто хвалился им перед кем-нибудь из приятелей, особливо если это происходило во время бритья.
Тут был, однако, цвет столицы,
И знать, и моды образцы,
Везде встречаемые
лица,
Необходимые глупцы;
Тут были дамы пожилые
В чепцах и в розах, с виду злые;
Тут было несколько девиц,
Не улыбающихся
лиц;
Тут был посланник, говоривший
О государственных делах;
Тут был в душистых сединах
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно.
Сильно истомился козак, распух весь,
лицо пожгло и опалило ему ветром; упал он
тут же и заснул крепким сном.
—
Тут только он уяснил себе, что в
лице девочки было так пристально отмечено его впечатлением.
Осторожно отвел он рукою салоп и увидал, что
тут стоит стул, а на стуле в уголку сидит старушонка, вся скрючившись и наклонив голову, так что он никак не мог разглядеть
лица, но это была она.
Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел, казалось, сильный эффект на публику.
Тут было столько жалкого, столько страдающего в этом искривленном болью, высохшем чахоточном
лице, в этих иссохших, запекшихся кровью губах, в этом хрипло кричащем голосе, в этом плаче навзрыд, подобном детскому плачу, в этой доверчивой, детской и вместе с тем отчаянной мольбе защитить, что, казалось, все пожалели несчастную. По крайней мере Петр Петрович тотчас же пожалел.
— Из шестого! Ax ты, мой воробушек! С пробором, в перстнях — богатый человек! Фу, какой миленький мальчик! —
Тут Раскольников залился нервным смехом, прямо в
лицо Заметову. Тот отшатнулся, и не то чтоб обиделся, а уж очень удивился.
Он шел дорогой тихо и степенно, не торопясь, чтобы не подать каких подозрений. Мало глядел он на прохожих, даже старался совсем не глядеть на
лица и быть как можно неприметнее.
Тут вспомнилась ему его шляпа. «Боже мой! И деньги были третьего дня, и не мог переменить на фуражку!» Проклятие вырвалось из души его.
— Стало быть, я с ним приятель большой… коли знаю, — продолжал Раскольников, неотступно продолжая смотреть в ее
лицо, точно уже был не в силах отвести глаз, — он Лизавету эту… убить не хотел… Он ее… убил нечаянно… Он старуху убить хотел… когда она была одна… и пришел… А
тут вошла Лизавета… Он
тут… и ее убил.
Вот вам от слова в слово он:
«Как скоро Волк у стада забуянит,
И обижать он Овцу станет,
То Волка
тут властна Овца,
Не разбираючи
лица,
Схватить за шиворот и в суд тотчас представить,
В соседний лес иль в бор».
Не хватало рук для жатвы: соседний однодворец, с самым благообразным
лицом, порядился доставить жнецов по два рубля с десятины и надул самым бессовестным образом; свои бабы заламывали цены неслыханные, а хлеб между тем осыпался, а
тут с косьбой не совладели, а
тут Опекунский совет [Опекунский совет — учреждение, возглавлявшее Московский воспитательный дом, при котором была ссудная касса, производившая разного рода кредитные операции: выдачу ссуд под залог имений, прием денежных сумм на хранение и т.д.] грозится и требует немедленной и безнедоимочной уплаты процентов…
В простенке, над небольшим комодом, висели довольно плохие фотографические портреты Николая Петровича в разных положениях, сделанные заезжим художником;
тут же висела фотография самой Фенечки, совершенно не удавшаяся: какое-то безглазое
лицо напряженно улыбалось в темной рамочке, — больше ничего нельзя было разобрать; а над Фенечкой — Ермолов, [Ермолов Алексей Петрович (1772–1861) — генерал, соратник А. В. Суворова и М. И. Кутузова, герой Отечественной войны 1812 года.
Тут он вспомнил, как Татьяна, девица двадцати лет, кричала в
лицо старика профессора, известного экономиста...
Вот что, брат, — налезая на Самгина, говоря прямо в
лицо ему, продолжал он осипшим голосом: —
тут — Алина взвилась, хочет хоронить его обязательно на Введенском кладбище, ну — чепуха же!
— Домой, это…? Нет, — решительно ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая ладонью мокрые усы, — усы у него загибались в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его
лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку.
Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то садится на все, на дома, леса, на людей…
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и
тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл
лицо в снег.
— Оторвана? — повторил Иноков, сел на стул и, сунув шляпу в колени себе, провел ладонью по
лицу. — Ну вот, я так и думал, что
тут случилась какая-то ерунда. Иначе, конечно, вы не стали бы читать. Стихи у вас?
— Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское
лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац в фонарь! Ну,
тут я упал…
— Это — Кубасов, печник, он
тут у них во всем — первый. Кузнецы, печники, плотники — они, все едино, как фабричные, им — плевать на законы, — вздохнув, сказал мужик, точно жалея законы. — Происшествия эта задержит вас, господин, — прибавил он, переступая с ноги на ногу, и на жидком
лице его появилась угрюмая озабоченность, все оно как-то оплыло вниз, к тряпичной шее.
— Драма, — повторил поручик, раскачивая фляжку на ремне. —
Тут — не драма, а — служба! Я театров не выношу. Цирк — другое дело, там ловкость, сила. Вы думаете — я не понимаю, что такое — революционер? — неожиданно спросил он, ударив кулаком по колену, и
лицо его даже посинело от натуги. — Подите вы все к черту, довольно я вам служил, вот что значит революционер, — понимаете? За-ба-стовщик…
— Правду говоря, — нехорошо это было видеть, когда он сидел верхом на спине Бобыля. Когда Григорий злится,
лицо у него… жуткое! Потом Микеша плакал. Если б его просто побили, он бы не так обиделся, а
тут — за уши! Засмеяли его, ушел в батраки на хутор к Жадовским. Признаться — я рада была, что ушел, он мне в комнату всякую дрянь через окно бросал — дохлых мышей, кротов, ежей живых, а я страшно боюсь ежей!
Самгин решал вопрос: идти вперед или воротиться назад? Но
тут из двери мастерской для починки швейных машин вышел не торопясь высокий, лысоватый человек с угрюмым
лицом, в синей грязноватой рубахе, в переднике; правую руку он держал в кармане, левой плотно притворил дверь и запер ее, точно выстрелив ключом. Самгин узнал и его, — этот приходил к нему с девицей Муравьевой.
В глазах Самгина все качалось, подпрыгивало, мелькали руки,
лица, одна из них сорвала с него шляпу, другая выхватила портфель, и
тут Клим увидал Митрофанова, который, оттолкнув полицейского, сказал спокойно...
Бальзаминов. Мне, маменька, все богатые невесты красавицами кажутся; я уж
тут лица никак не разберу.
— Как не жизнь! Чего
тут нет? Ты подумай, что ты не увидал бы ни одного бледного, страдальческого
лица, никакой заботы, ни одного вопроса о сенате, о бирже, об акциях, о докладах, о приеме у министра, о чинах, о прибавке столовых денег. А всё разговоры по душе! Тебе никогда не понадобилось бы переезжать с квартиры — уж это одно чего стоит! И это не жизнь?
Ребенок
тут, подле маменьки: он вглядывается в странные окружающие его
лица, вслушивается в их сонный и вялый разговор. Весело ему смотреть на них, любопытен кажется ему всякий сказанный ими вздор.
— Просят прощения дети или когда в толпе отдавят ногу кому-нибудь, а
тут извинение не поможет, — говорила она, обмахивая опять платком
лицо.
Захар, произведенный в мажордомы, с совершенно седыми бакенбардами, накрывает стол, с приятным звоном расставляет хрусталь и раскладывает серебро, поминутно роняя на пол то стакан, то вилку; садятся за обильный ужин;
тут сидит и товарищ его детства, неизменный друг его, Штольц, и другие, все знакомые
лица; потом отходят ко сну…
Прежде, бывало, ее никто не видал задумчивой, да это и не к
лицу ей: все она ходит да движется, на все смотрит зорко и видит все, а
тут вдруг, со ступкой на коленях, точно заснет и не двигается, потом вдруг так начнет колотить пестиком, что даже собака залает, думая, что стучатся в ворота.
Там роют канал,
тут отряд войска послали на Восток; батюшки, загорелось!
лица нет, бежит, кричит, как будто на него самого войско идет.
У ней
лицо было другое, не прежнее, когда они гуляли
тут, а то, с которым он оставил ее в последний раз и которое задало ему такую тревогу. И ласка была какая-то сдержанная, все выражение
лица такое сосредоточенное, такое определенное; он видел, что в догадки, намеки и наивные вопросы играть с ней нельзя, что этот ребяческий, веселый миг пережит.
Но краски были уже не те:
тут же, в толпе, был грубый, неопрятный Захар и вся дворня Ильинских, ряд карет, чужие, холодно-любопытные
лица. Потом, потом мерещилось все такое скучное, страшное…
Может быть, только похоронная процессия обратит на себя внимание прохожего, который почтит это неопределенное
лицо в первый раз достающеюся ему почестью — глубоким поклоном; может быть, даже другой, любопытный, забежит вперед процессии узнать об имени покойника и
тут же забудет его.